Китай начинает стратегический разворот

На протяжении последних семи лет я читаю в Йельском университете пользующийся популярностью курс под названием «Будущий Китай». С самого начала основное внимание в этом курсе удалялось вопросам переходного периода в современной китайской экономике, а именно, её сдвига от модели производителя, которая долгое время была успешной, к модели, опирающейся в большей степени на потребление домохозяйств. В этих лекциях рассматриваются также угрозы и перспективы, возникающие в ходе этой ребалансировки, и её последствия для стабильного развития экономики Китая и мира в целом.

Многие важные кирпичики переходного процесса в Китае встали на своё место (особенно это касается быстрого роста сектора услуг и ускорения процесса урбанизации), однако сейчас наблюдается несомненный новый и очень важный поворот. Китай, похоже, стал превращаться из пользователя глобализации в её двигателя. Новый Китай повышает ставки на свою связь с интегрированным миром, благодаря чему возникает новый набор рисков и перспектив.

Признаки поворота появились ещё несколько лет назад. Стратегический сдвиг во многом стал следствием личной инициативы председателя КНР Си Цзиньпина, в частности, его внимания к идее «Китайской мечты». Изначально эта мечта была некой националистической мантрой: восстановление сил, благодаря которому Китай вернёт себе былую роль на глобальной сцене, соизмеримую со статусом второй по размерам экономики мира.

Однако сейчас «Китайская мечта» обретает форму конкретного плана действий, в центре которого находится программа «Один пояс, одна дорога» (OBOR). Это амбициозная, панрегиональная инициатива в сфере инфраструктуры, которая сочетает экономическую помощь с демонстрацией геостратегической силы и опирается на новый набор китаецентричных финансовых учреждений – Азиатский банк инфраструктурных инвестиций, Новый банк развития стран БРИКС, фонд «Шёлковый путь».

Для тех из нас, кто изучает экономическую трансформацию Китая, такое развитие событий трудно назвать заурядным. И хотя переходный процесс ещё продолжается, я бы сделал акцент на трёх предварительных выводах по этому поводу.

Во-первых, Китай не совершил полный разворот. Я – экономист, и мне свойственно делать слишком большой акцент на экономических моделях и соответствующее допущение, будто власти могут переключаться с одной модели на другую. Однако реальность не является такой чёрно-белой – ни в Китае, ни в какой-либо другой стране.

Руководство Китая, по сути, признает сейчас, что стратегия роста, основанного на потреблении, оказалась труднее в реализации, чем предполагалось изначально. С 2010 года доля потребления в ВВП выросла всего лишь на 2,5 процентных пункта. Это намного меньше роста личных доходов, которого можно было бы ожидать после повышения доли сектора услуг в ВВП на 7,5 процентных пунктов и доли городского населения с высокими зарплатами в составе населения на 7,3 процентных пунктов за тот же период.

Такое расхождение объясняется, главным образом, дырявой системой социальной защиты, которая стимулирует к высокому уровню сбережений на чёрный день из-за страхов за будущее. Тем самым, тормозится рост дискреционного потребления. Хотя Китай сохраняет верность стратегии дальнейшей урбанизации и развития сектора услуг, он решил обратиться к новому внешнему источнику экономического роста для компенсации дефицита внутреннего спроса.

Во-вторых, глобальный натиск Китая обладает многими чертами старой модели производителя. Он позволяет перенаправить избыток внутренних мощностей, вызывающий растущую тревогу, на удовлетворение инфраструктурных потребностей проектов OBOR. При этом он опирается на госпредприятия в качестве мотора данных инвестиций, что тормозит давно назревшие реформы в этом раздутом сегменте китайской индустрии.

Оборотной стороной новоявленной поддержки производственной модели роста стало снижение приоритета стратегии роста, основанного на потреблении. В ежегодном «Рабочем докладе» премьер-министра Ли Кэцяна (это программный документ по вопросам экономической политики) акцент на структурной трансформации, движимой потреблением, снижается на протяжении уже двух лет (в 2016 и 2017 годах эта задача была поставлена на третье место, при этом так называемые меры на стороне рыночного предложения получили более высокий приоритет).

В-третьих, новый глобальный подход Китая отражает изменения в управлении страной. И консолидация власти Си Цзиньпином является лишь частью более широкой картины. Перенос центра принятия экономических решений из Комиссии по национальному развитию и реформам при Госсовете в так называемые малые руководящие группы КПК имеет особенно важное значение, так же как и начатая антикоррупционная кампания, усиление цензуры в интернете, введение нового регулирования для неправительственных организаций.

В централизации власти трудно не увидеть иронии. Дело в том, что ранее Си Цзиньпин обещал порвать с глубоко укоренившимися властным блоками, а в объявленных в ноябре 2013 году на Третьем пленуме ЦК КПК реформах акцент делался на предоставлении более важной роли рынкам.

Однако в новом глобальном натиске Китая есть и более глубокая ирония. Он начат на фоне популистской реакции антиглобалистов, охватившей многие развитые страны. Обладая экономикой производителя, Китай долгое время получал самые большие выгоды от глобализации, как с точки зрения роста экономики, ориентированной на экспорт, так и с точки зрения снижения бедности, благодаря применению избыточной рабочей силы. Такой подход сейчас зашёл в тупик из-за нарастающих внутренних дисбалансов в Китае, посткризисного торможения глобальной торговли, роста протекционистских настроений, мишенью которых является Китай. В результате, новые попытки Китая получить дополнительный толчок с помощью глобализации наталкиваются на серьёзные проблемы.

Появление более глобального Китая имеет важные последствия и для китайской внешней политики. Территориальные споры в Южно-Китайском море особенно заметны, однако расширения присутствия Китая в Африке и Латинской Америке тоже начинает привлекать повышенное внимание. Новая стратегия страны поднимает, наверное, самый важный вопрос из всех: сможет ли Китай занять место гегемона, освободившееся после того как президент США Дональд Трамп провозгласил изоляционистский подход под лозунгом «Америка прежде всего».

Будущий Китай обретает формы страны с большей ориентацией на внешний мир, с большей напористостью и с больше концентрацией власти, чем я предвидел, когда начинал читать данный курс в 2010 году. Одновременно создаётся впечатление, что Китай стал менее привержен программе рыночных реформ, касающихся стимулирования личного потребления и реструктуризации госпредприятий. Трудно судить, изменится ли из-за этого конечный пункт на пути ребалансировки Китая. Я надеюсь, что это не так. Впрочем, именно благодаря таким сюжетам и интересно преподавать прикладной курс, в котором приходится следить за постоянно движущейся мишенью.

Источник: Project Syndicate

Источник